Особняки Рудольфа Нуреева (часть 1)

                                                                  

Рудольф Нуреев провел всю жизнь в движении. Не только в танце, который сделал его зна­менитым, но в спешке гастрольных переездов, суете аэропортов, лихорадочном ритме светских вечеринок. За двадцать с лишним лет жизни на Западе Нуреев приобрел семь домов. В одних он про­был совсем недолго, в других жил годами. Но каждый из них был его своеобразным автопорт­ретом. "Вы видите его в аэропорту в этой веч­ной беретке, в шарфи­ке, с сумкой на колесиках и понимаете, насколько он одинок", - говорили друзья. Каждая остановка Нуреева - попытка преодолеть одиночество, заполнив : свою жизнь вещами, рассказывает Юлия Яковлева.

Любая статья о Рудольфе Нурееве начинается со слов о том, что он. родился в поезде по пути в Уфу и всю остальную жизнь двигался со скоростью 200 километров в час. Легенду своего рождения утверждал он сам: танцовщик мира, "балетный Чингисхан", хитрый шоумен давно смекнувший, куда клонится личный миф.

Когда Нуреев впервые переступил порог ле­нинградской балетной школы, на нем был очень дешевый лыжный костюм, очень доро­гие замшевые ботинки, в чемоданчике - одеж­да и обувь для балетного тренажа. Он был одет так, будто его ноги уже стоили миллион долла­ров, и все свое нес с собой - уже готовый в лю­бую минуту сорваться с места. В 1961-м, когда он в парижском аэропорту Ле-Бурже совершил свой знаменитый "прыжок к свободе" (отлич­но, кстати говоря, рассчитанный с точки зре­ния рекламы), с ним было лишь то, что было на нем надето, - багаж улетел вместе с Кировским театром в Ленинград (где Нурееву заочно да­ли семь лет за "измену родине").

Останься че­модан при владельце, эффект был бы тот же: валютные суточные, выдаваемые в поездке со­ветским артистам, Нуреев потратил на игру­шечную железную дорогу и ткань для костюма к будущей роли. На Западе к набору предметов-неразлуч­ников добавились термос с чаем и берет (для защиты от насморка). Фибровый уфимский чемодан с балетными принадлежностями вырос в японскую сумку на колесиках; как яхта или скаковая лошадь, она получила имя собствен­ное - Лорд Джон. На этом самоирония иссякла. В вещи и квартиры Нуреев стал вкладывать деньги и пафос. И вскоре стал самым знамени­тым балетным коллекционером жилья. Вне коммерческого расчета, вне житейской праг­матики. Нуреев приобретал ради того, чтобы иметь. Он начал с дома в Монте-Карло - не­ожиданно аскетичного, простого, с белеными стенами.

Этот дом давно уже продан. К концу жизни недвижимость Нуреева была представлена в самых разных жан­рах: квартиры в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, дом на Сен-Бартельми, ранчо в Вирджинии, остров Галли близ Капри с тремя домами, которые ярусами возвышаются друг над другом. Он реставрировал, отделывал, об­ставлял, туго набивал антиквариатом, густо завешивал старыми картина­ми и гравюрами, позировал в интерьерах фотографам, но почти в них не жил. "Когда ты там будешь?" Он что-то прикинул и с легкой улыбкой объ­явил: "С 18 по 20 августа". В Ленинград Нуреев попал в том возрасте, в каком обычно заканчива­ют учиться танцам. А он приехал начинать все сначала и впервые развер­нул ноги в настоящую балетную позицию. И всю последующую жизнь за­нимался только тем, что догонял. Вначале сверстников, сданных мамами "в балет", как положено, в девять-десять лет; затем вышколенных коллег-принцев, "штыря" непокорные классические pas по восемь-десять часов в сутки; затем спокойных западных профи, с легкой брезгливостью посматривавших на выходки русского дикаря. Став балетной мега-звездой, Нуреев догонял уже самолеты. Он под­бегал к стойке регистрации за считанные ми­нуты до вылета. Каждый год давал 250-300 спектаклей по всему миру, так что львиную часть жизни буквально провисел между небом и землей. Оставшееся время было раскидано между сценой и репетиционным залом. Вы­сыпался в такси. Между спектаклями - непре­менная ванна с горячей водой: единственное средство снять спазм перетруженных мышц, - "единственное место, где я отдыхаю". На все вопросы касательно квартир и домов если от­вечал, то прямо: комплексы, и кивал на нищее уфимское детство. Страсть к антиквариату? - тоже комплексы и тоже родом из детства, из кочевой семьи советского офицера, семьи без истории. Елизаветинская дубовая кровать, атлас и костюмы XVIII века, клавесин XVII ве­ка, коллекция французских академических портретов XIX века - вместо семейных фото­графий. Все это заменяло прошлое, которого в то время было не жаль.

После смерти Нуреева в 1993-м выяснилось, что квартиры и дома - едва ли не единствен­ное, что хоть как-то структурировало его бе­зумный галоп.

Первой пропиской танцов­щика Нуреева был дортуар хореографического учили­ща - койка с суконным одея­лом в интернате для провин­циалов. Вторым - кровать в квартире балетного педагога Александра Пушкина и его жены, бывшей танцовщицы. Потом начинающему солисту дали комнату - но квартиру пришлось делить с начинающей же солисткой Аллой Сизовой. "Они думали, я на ней женюсь!" - фыркал Нуреев: в моду как раз входили профессионально-семейные дуэты – в начале "Катя с Володей" (Максимова с Василь­евым), потом "Надя и Слава" (Павлова и Горде­ев). Его первая квартира на Западе была, во-первых, чужой, во-вторых, конспиративной: в Париже танцовщика сразу же спрятали, опа­саясь непопулярных методов с советской сто­роны. Отели не в счет. Через полгода после побега Нуреев понял, что сидение в Париже может кончиться фо­лом: интерес к нему начал спадать, новость бы­ла отработана, серьезных профессиональных предложений не последовало. В этот момент он добился приглашения из Лондона: прима анг­лийского Королевского балета Марго Фонтейн позвала его на свой благотворительный вечер.

Через два-три года она собиралась оставить сцену. После встречи с Нуреевым протанцевала все десять. Разница в возрасте составляла без малого двадцать, но этот дуэт во­шел в историю балета. Впервые солистом анг­лийского Королевского балета на десять лет стал иностранец. Нуреев разом очутился в ис­тэблишменте: ужин у баронессы Ротшильд, прием у Лиз Тейлор, буги-вуги с Жаклин Кенне­ди, роман с ее сестрой, Ли Радзивил. Но свет­ские сплетники дружно подозревали другой роман - с самой Марго Фонтейн. Вопрос до сих пор не ясен: в 19б4-м, после покушения в Пана­ме, муж Марго, Роберто Ариас, оказался парали­зован, оставить его Фонтейн не смогла. Воз­можно, и не собиралась - о Нурееве всегда говорила лишь как о непревзойденном партне­ре. А он... "Это была единственная женщина, ко­торая что-то значила в моей жизни, - говорил Нуреев. - Я должен был жениться на ней". Все это происходило в первом настоящем "нуреевском" жилище - викторианском доме в районе Ричмонд-парка. Шесть спален, гостиная 10 метров длиной, четыре зала для приемов. Огромные пространства Нуреев заполнил вещами - мас­сивными дубовыми столами, темными диванами, канделябрами, коврами и портретом Петра I в натуральную величину. При всем этом - домашний кинопроектор: смотреть фильмы с Рудольфом Валентине, чтобы сыграть его у Кена Рассела. Нурееву нравилось барокко. Получился же, по словам одного из друзей, "настоящий Новосибирск" - он набирал вещи, больше подходящие для генеральской квартиры.

(Продолжение следует.....)